Идея государства

Величко А.М.,

                                                            

«Нужно смотреть на каждое время с его точки зрения, устранив современные взгляды и предубеждения, и перенесясь в положение данной эпохи»

         Т.Н. Грановский[1]

«Государства, как самостоятельной, единой сущности, не существует»

                                                                        Боб Джессон[2]

I.

Помнится, Иммануил Кант (1724-1804) сочувствовал правоведам, затрудняющимся ответить на вопрос, что есть право[3]. Но идея государства имеет едва ли лучшую судьбу, поскольку повсеместно под государством понимают самые разные явления.

Например, государство нередко (особенно сегодня) отождествляется с аппаратом управления, бюрократией. Словно в пику этому, персонифицируя государство, император Фридрих II (1220-1250) любил говорить: «Германия – всюду, где находится Римский император с несколькими князьями»[4]. И Французский король Людовик XIV (1654-1715) некогда произнес хрестоматийную фразу: «Государство – это я», что, очевидно, имело своей основой совершенно иное идейное понимание этого политического союза, чем простое отождествление его с прослойкой бюрократов.

Довольно часто используют выражение «государство разрушилось» или «государство уничтожено», «государство перестало существовать», словно речь идет о физическом объекте, развалины которого и в самом деле можно наблюдать. Так что разрушилось: аппарат управления?! Что и кто уничтожен и перестал существовать – верховный правитель?!

Несложно убедиться в том, что не только в различные исторические периоды разные народы понимали государство по-своему, но даже один и тот же этнос в относительно короткий период своего существования воспринимал его феномен далеко не однозначно. И современный исследователь справедливо пишет: «Если мы задаем вопрос, каково представление Израиля о государстве, нам также необходимо спросить – какого Израиля и когда?»[5]. А ведь речь идет всего лишь о периоде ветхозаветной теократии, которая хотя и знала различные идеологические течения, но в принципе пребывала в рамках определенных основополагающих идей.

Куда мы не обратим свой взор, всюду нас ждет невероятный разброс мнений. Для античных греков государство творит из человека гражданина — выше этого понятия для них ничего не было. Оно – самодостаточно,ни в ком не нуждается, ни от кого не зависит. А, вот, по мнению Цицерона (106 – 43 до Р.Х.), римское Res Publica – это общее достояние народа, соединенного согласием в вопросах права и общностью интересов. «Ибо человек не склонен к обособленному существованию и уединенному скитанию, но создан для того, чтобы даже при изобилии всего необходимого не удаляться от подобных себе»[6].

Казалось бы, у него, как и у Аристотеля (384-322 до Р.Х.) главная мысль – природная необходимость человека жить в обществе. Но Цицерон неожиданно добавляет: цель государства состоит в охранении имущественных интересов людей; главное – не естественная потребность людей в общежитии, а желание обеспечить за собой плоды своих рук[7]. Не совсем, мягко говоря, аналог греческой политической мысли.

По убеждению сторонников традиционного Ислама, государство является частью единого идеального монотеистического порядка, а закон – воплощением божественной идеи. Само собой разумеется, государство должно быть исключительно монотеистическим, источником власти в котором является Аллах; все остальное – не государство или государство «неправильное»[8].

Историческая школа права видела в государстве торжество народного духа, способ его легитимации, поскольку как язык и обычаи, так само право и политические учреждения являют собой органическое проявление народной жизни[9]. Напротив, для великого Канта весь смысл государства, сама его идея сводится к тому, чтобы доставить торжество идее права и утвердить правовой порядок. Потому, полагал он, государство есть сугубо юридическое учреждение[10].

А по Гегелю (1770-1831), государство есть действительность нравственной идеи, «нравственный дух как очевидная, самой себе ясная, субстанциональная воля, которая мыслит и знает себя и выполняет то, что она знает и поскольку она это знает». Отношение государства к индивиду таково, что «сам индивид обладает объективностью, истиной и нравственностью лишь постольку, поскольку он член государства»[11].

Мы уже не говорим о научных теориях последнего столетия, которые предлагают десятки, если не сотни различных толкований идеи государства, нередко напрочь исключающих или противоречащих друг другу. Вплоть до отрицания идеи государства в принципе.

Наверное, можно было бы предположить вполне в духе теории исторического прогресса, что, дескать, идея государства от поколения к поколению, по мере взросления человеческого сознания, последовательно раскрывалась новым, все более насыщенным содержанием; оттого, мол, древние учения выглядят сегодня так наивно. Но в том-то и дело, что никакой явно выраженной преемственности в различных учениях, разнесенных по векам, мы не найдем. Разброс мнений столь велик, многие идеи возникали так спонтанно и даже несообразно для своего времени, что никакого последовательного процесса раскрытия идеи государства обнаружить никак не получится. Нельзя же в самом деле всерьез полагать, будто какие-то свойства государства были недоступны сознанию наших далеких предков и открыты лишь нам, «людям современным». Даже в точных науках теория прогресса неизменно сталкивается с явлениями, необъяснимыми с точки зрения поступательного движения человеческого познания. Что же тогда говорить о гуманитарных дисциплинах?!

II.

Не лучшие перспективы ждут нас и при попытке определить признаки государства, если уж отсутствует общепризнанное по своему содержанию толкование его идеи. Казалось бы, здесь-то методологически все довольно просто: установим те явления, которые обычно встречались в истории, соединим воедино, и в дальнейшем сможем понять – является ли общество, которое мы изучаем, государством или нет. А вслед за тем методом «от обратного» вернемся к пониманию идеи государства. Ну что, совершим такую попытку.

Абстрагируясь от спорных критериев, напомним, что под государством обычно понимают определенную этническую группу («совокупность людей», «союз», «множество»[12]), объединенную единым религиозным культом и языком, организованную специфическим образом, вследствие чего у нее образуется централизованная власть и общий для всех закон, создающий в этом обществе правопорядок. Другими словами, как учил святитель Филарет (Дроздов) – (память 19 ноября), государство – это «великое семейство человеков, которое, по умножению своих членов и разделении родов, не могши быть управляемо, как в начале, единым естественным отцом, признает над собой в сем качестве избранного Богом и законом Государя»[13].

И потому Б.Н. Чичерин (1828-1904) выделял следующие признаки государства: 1) оно есть союз; 2) причем, союз целого народа; 3) имеет единый закон; 4) непременно обладает территорией; 5) в нем народ становится нравственным лицом; 6) управляется верховной властью; 7) его целью является общее благо^[14].

Однако эти вполне очевидные на первый взгляд признаки встречают множество исторических исключений. В частности, в зависимости от различных обстоятельств этническая составляющая может играть ту или иную роль в государстве, а может вообще отсутствовать. Вследствие чего отнести нацию к числу обязательных признаков едва ли возможно без ущерба для истины. Правило формальной логики «если есть нация, то она образует государство», и, наоборот, «если есть государство, то ищи и найдешь нацию, создавшую его», наталкивается на множество опровержений. Как несложно убедиться, национальность вовсе не является основой и необходимым условием существования государства, понятие «народ» никоим образом не совпадает с понятием «нация», и под ним следует понимать всю совокупность обывателей, т.е. население[15].

Более того, далеко не всякий народ способен создать свое государство, и сотни, если не тысячи этнических групп так никогда и не вышли за уровень родоплеменного строя. История свидетельствует, что существуют также нации, утратившие на весьма длительные периоды времени свою государственность, сохраняясь при этом в качестве единой этнической группы: польская, ирландская и итальянская, в частности. Напротив, найдется немало примеров государств, образование которых никак не связано с единой нацией – Австро-Венгерская или Российская империи, например.

Некогда самой объединенной и солидарной из всех европейских считалась французская нация. Однако общеизвестно, что она представляет собой амальгаму самых разнообразных рас, не имеющих ни этнической единства, ни общности языка[16]. «Вечное» Римское государство также создалось из нескольких народов, которые не состояли между собой в кровной и культурной близости[17]. Поэтому, кстати сказать, в нем сразу же произошла резкая социально-политическая многовековая дифференциация общества на патрициев и плебеев, основанная на этническом критерии[18].

В пользу «этнической теории», казалось бы, говорит тот факт, что хотя Египетское и Персидское царства, государство хеттов, держава Александра Македонского (356-323 до Р.Х.) и другие гигантские политическое союзы включали в свой состав множество завоеванных национальных общностей, но все же в них остальные народы зримо отделялись от титульной, господствующей нации. Однако следует напомнить, что те из них, которые избежали скорой смерти, пошли по пути унификации этнического начала и перенесения его в политико-правовую плоскость.

Первую попытку сделал, как известно, уже Александр Македонский, попытавшийся создать нацию «греко-персов». Позднее, в 212 г., Римский император Каракалла (211-217) признал всех инородцев, проживающих в границах этого государства, полноправными гражданами. Еще более показателен пример Византийского государства (Восточной Римской империи). Здесь первоначальная титульная нация (природные латиняне), практически растворившись в массе входящих в ее состав других этнических групп, оставила им собственное имя; и те с гордостью именовали себя «римлянами», «ромеями», в действительности таковыми не являясь. Можно было бы, конечно, проигнорировать этот факт, сославшись на его исключительность, но нетрудно привести и другие примеры.

Так, тюрки, захватившие Болгарию, в скором времени настолько «ославянились», что приняли язык, религию и традиции своих предшественников, изначально совершенно чужие для них[19]. «Для смешения господствующего народа с подчиненным достаточно было периода в 250 лет. Болгары, соединивши все славянские племена в одно могущественное государство, хотя и переняли их язык и нравы, но передали свое название подчиненным славянским областям»[20].

Аналогичный процесс проистекал и в кельто-романской Франции, вполне успешно вобравшей в себя франков-германцев[21].Как известно, по Верденскому договору 843 г. некогда единое Франкское государство оказалось разделенным на три части – Западную Франкию (будущую Францию), Восточную Франкию (будущую Германию) и Италию. Соответственно этому, спустя некоторое время образовались три нации – французы, германцы и итальянцы. Этнические критерии не имели никакого значения при распределении земель, и многовековая вражда между Францией и Германией была обусловлена не объективными обстоятельствами, а неутихающими спорами относительно справедливости этого раздела[22].

Едва ли кто-то будет всерьез утверждать, что этнический состав Русского государства, как он сформировался в XI или даже в XV столетиях, оставался неизменным на протяжении минувшего тысячелетия. Да и сегодняшний государства испытывают на себе аналогичные процессы – приток беженцев и инородцев, перманентный процесс перемещения людей из одной страны в другую, смешанные браки и т.п. – все это неизбежно приводит к органической замене исконного этноса носителями чужой крови, культуры и даже языка, или его перерождению.

III.

Другие признаки также не обладают приписываемыми им свойствами «лакмусовой бумаги», например, территория. С одной стороны, говоря о конкретном народе, невозможно отделить его от земли, на которой он проживает. С другой, бессмысленным было бы отрицать тот исторический факт, что древние евреи времен Моисея в течение 40-летнего исхода из Египта, обладая всеми признаками государства, не имели своей территории.

Видимо, по этой и аналогичным причинам Н.Н. Алексеев (1879-1964), к примеру, не считал территорию непременным атрибутом государства. Да, полагал он, фактически все исторические государства действительно имели территорию. Однако этот «эмпирический признак никоим образом не вытекает из самой идеи государства, ибо общение и власть способны выходить из этих эмпирических границ»[23]. 

И Леон Дюги (1859-1928) полагал, что значение территории вовсе не так важно, как нередко полагают. Она лишь позволяет определить совокупность индивидов, на которых распространяется власть государства, да и то далеко не всех: ведь есть и такие подданные, которые проживают вне его, сохраняя вместе с тем гражданство. Как следствие, власть государства на них практически не распространяется. Следовательно, территориальный суверенитет не является автономной функцией государственной власти[24].

Не удивительно, что другие исследователи, не пожелавшие сводить признаки государства к территории или «меняющейся, расплывчатой совокупности, именуемой народом», в качестве альтернативы доказывали, что главный признак государства – это «самостоятельно осуществляемое властвование одних членов общества над другими»[25]. В.В. Розанов (1856-1919) был убежден, что «государство есть сила[26], и не он один. Другой мыслитель писал: «Цель и происхождение государства, та или другая его природа, все это вопросы спорные. Но никто не сомневается, что необходимую принадлежность каждого государства составляет власть»[27].

Увы, и здесь нас ждет множество вполне устойчивых исключений, которые нельзя списать на отдельные прецеденты.

Как «законами» могут называться социальные правила, к государству никакого отношения не имеющие, так и властвование в обществе может исходить от лиц и органов, не связанных с государством. В отдельные периоды Римо-католическая церковь не только непосредственно осуществляла политическую власть во многих христианских государствах, но и считалась ее источником. О ней даже иногда говорили, как о «церковном государстве», поглотившем все соприкасающиеся с Церковью политические союзы[28]. Более того, даже в период своего упадка, в конце XV в., папство из своих владений в Италии организовало настоящее государство, которое специалисты находили сходным с устройством Венецианской республики. Но власть-то в нем принадлежала понтифику[29].

Справедливости ради отметим, что не только Римо-католики, но византийцы и русские также неоднократно сталкивались со случаями осуществления властных полномочий священноначалием своих Церквей, решительно вторгавшегося в вопросы политической жизни.

 Другой, хотя и менее симпатичный пример, — преступные сообщества, живущие по своим правилам, «воровскому закону», противопоставляемого государственному, и под своей властью. Представители преступного сообщества не считают себя связанными с каким-либо государством чем-либо, идее государственного «общего блага» они противопоставляют «благо воровское». Для них их «власть» — единственная, которую они признают и которой подчиняются. И даже тот факт, что не признаваемая ими государственная власть систематически привлекает их к уголовной ответственности, едва ли что-то меняет: мы вправе лишь говорить о том, что одна власть выше или сильней другой, но не можем отрицать факта известного «многовластвования» в данном обществе.

Можно привести и другие, менее «преступные» прецеденты, когда целые народы или отдельные территории отказывались подчиняться государственной власти. Вандею, например, которая на протяжении всего времени правления Наполеона I (1804-1814) так и не признала над собой его достоинства, хотя само Французское государство нисколько не сомневалось в том, что и она входит в его состав, просто жители этой провинции — мятежниками. Однако вандейцы считали иначе…

Единство закона и управления (даже при наличии единой высшей политической власти) также вовсе не является непременным признаком государства. Возьмем в качестве примера такое многовековое и величественное политическое образование, как Священная Римская империя германской нации (для удобства используем чуть более позднюю редакцию ее наименования) от времени ее становления при Карле Великом (800-814) до централизующих реформ династии Габсбургов (XV – XX вв.).

Была ли она унитарным политическим телом, конфедерацией или федерацией? Ни тем, ни другим, ни третьим. В ее состав входили королевства Германия, Сицилия, Бургундия, Италия, Чехия, курфюршества, маркграфства, более 70 имперских князей, имперские графы и имперские прелаты, сотни герцогств и свободных городов, полуавтономных графств, баронств и имперских рыцарей. Все они были соединены фигурой императора, Римо-католической церковью и десятками тысяч личных отношений на основе оммажа (вассальной присяги)[30].

Да, в Империи присутствовал имперский закон, основанный на римском праве, имперский суд и имперские органы управления. Желая упрочить этот политический союз, император Фридрих II Гогенштауфен даже допустил прямое обращение любого своего подданного непосредственно к себе, как к универсальной судебной инстанции. Но наряду с ними существовали и местные суды, местное, «народное» право и сборники прежних законоположений, местные чиновники и даже таможни. О народности в Империи приходится решительно забыть, повсеместно доминировали сословные интересы, и германскому барону был несравненно ближе французский дворянин, чем собственный крестьянин-немец, который жил у стен его замка[31].

Внешне для современного исследователя все это выглядело как политический хаос, единство которого держалось на императоре. Но, как ни странно, этого оказывалось достаточно для современников той эпохи, чтобы гигантское имперское здание существовало и процветало. «Отнимите у нас права императора, и кто тогда может сказать: этот дом – мой, а эта деревня принадлежит мне?», — вопрошал современник тех событий[32]. Ему вторил Цезарий из Гейстербаха (XIII в.): «Как звезды небесные получают свой свет от Солнца, так и короли принимают свою власть от императора»[33].

Император присутствовал лично везде, где в том возникает потребность. Исключительно от него проистекали рыцарское и дворянское достоинство. Пусть не de facto, но de jure все христианские короли, включая Францию, Англию, Испанию были подвластны Римскому императору. Равно и остальные правители Священной Римской империи германской нации правили лишь вследствие своего ленного отношения к императору, который являлся не только единственным источником феодального права, но и верховным его толкователем. Эту мысль в свое время до совершенства развил все тот же Фридрих II Гогенштауфен.

 «Но строй этой Империи, — говорят нам, — был отрицанием идеи государства». И, отталкиваясь от современных понятий и практик, нередко утверждают, что входившие в состав Империи политические образования государствами не являлись[34]. Не правильнее ли, однако, говорить, что Священная Римская империя германской нации и державы, входившие в ее состав, основывались на какой-то собственной идее государства, непонятной или отвергаемой нами сегодня, а не вообще отрицали ее? И если Империя не являлась государством, то чем же тогда она была?!

В аналогичном положении пребывала и Франция, существовавшая в форме королевства. Едва ли кто-либо скажет, что она объединяла собой весь французский народ и имела единое управление, суд, налоги, монету и общефранцузские законы. Власть короля Франции распространялась лишь на наследственный домен Иль-де Франс и некоторые другие территории, где он выступал для своих подданных в качестве обычного сеньора. И справедливо утверждение, что король был только первым среди равных, герцоги и графы подчинялись ему сверх оговоренных оммажем условий, когда только сами этого желали[35]. Аналогично выстраивались отношения и в Испании.

Зато Византия, жившая по древним классическим римским лекалам, являлась государством в привычном для нас виде. В свое время данное обстоятельство стало причиной более чем спорного утверждения В.С. Соловьева (1853-1900) о «языческом» характере Византийской государственности[36]. Даже попытки «феодализировать» Византию при поздних Комнинах и Палеологах не смогли уничтожить родные для ромеев политические понятия и идеи. Повсеместно в древних документах и словах современников звучит апофеоз государству — и в устах императора Андроника III Младшего (1328-1341)[37], и рядовых византийцев на могиле императора Константина V Исавра (741-775)[38].

Сталкиваясь с явлениями, не вмещаемыми в прокрустово ложе чьих-то научных изысканий, нередко употребляют весьма аморфное и сомнительное по своему достоинству выражение «государствоподобное образование». Фальшь его видна невооруженным глазом: совершенно очевидно, что оно отталкивается от некоего идеального, универсального аналога, который кто-то и принимает за тип «настоящего» государства. А что невозможно квалифицироваться соответствующим образом, получает приставку «квази». Возможно, этот метод можно было бы и приветствовать, но где оно, это лелеемое в научных умах «чистое» государство для всех времен и народов?!

Один из примеров так называемых «государствоподобных образований» является «Запорожское войско» («Гетманщина» или «Гетманат»), которое, тем не менее, по договорам 1651 г. с Польским королем Яном II Казимиром (1648-1688) и по Переяславскому соглашению 1654 г. с Московским царем Алексеем Михайловичем (1645-1676) считалось полноценным государством. Лишь постепенно, уже будучи «под Москвой» в течение почти полутора столетий, «Гетманщина» утратила все свои прежние автономные прерогативы, а потом и вовсе исчезла с политической карты своего времени; она перестала существовать[39].

         IV.

Для полноты картины кратко коснемся привычных систем классификации государств по различным группам – республика, монархия, демократический или тоталитарный режим, империя, федерация, конфедерация, унитарное государство и т.д. Прилагая эти системы к конкретным историческим примерам, несложно убедиться в том, что шаблоны в действительности мало что значат, поскольку очень часто за одним и тем же наименованием скрываются разные явления. Очевидно, что Византия, как и Священная Римская империя германской нации являлись империями, но строй их и характер осуществления верховной власти существенно разнились между собой. Еще меньше близости можно найти в государстве Чингизидов, Османской или Российской империи — настолько несхожи они между собой.

         Тоже самое следует сказать и о монархии, как форме правления. Едва ли кто-нибудь сочтет возможным отождествлять китайскую монархию и европейскую, христианскую. Мы не говорим уже о том, что сам по себе набор внешних признаков монархии не выдерживает никакой критики, если мы с ним будем связывать сущностные характеристики форм правления.

Например, в отличие от общераспространенных мнений, монархия далеко не всегда имеет характер единоличной власти. Довольно часто в Византии и в государствах Западной Европы, а также иногда прецедентно и в России, на троне находилось одновременно от двух до семи императоров (!). формально никак по своему статусу не отличавшихся друг от друга. Нет единообразия и в вопросах преемственности власти: монархии допускали как передачу власти от отца к сыну, так и по женской линии (Иерусалимское королевство).

Отдельной строкой идут «выборные» монархии, прецедентов каковых, например, в Византии, было великое множество, не говоря уже о России, где пусть иногда и для проформы, цари выбирались на Земских соборах: Борис Годунов (1598-1605), Василий Шуйский (1606-1610), а также первые цари династии Романовых – Михаил Федорович (1613-1645), Алексей Михайлович (11645-1676), Феодор Алексеевич (1676-1682), затем Петр Алексеевич (1682-1725) и Иоанн Алексеевич (1682-1696).

Повсеместно, вопреки «школьной теории», монархии не являлись наследственными и пожизненными, да и неограниченность власти царей проявлялась столь редко, что можно с полным основанием признать за главами некоторых демократических республик несопоставимо больший объем властных полномочий, чем за ними. Тоже самое следует сказать и о политических режимах.

Иными словами, как нельзя говорить вообще о самолетах, так недопустимо вообще говорить и о государствах, даже если они относятся к одной и той же группе или имеют декларативно заявленные одну и ту же форму или режим. Попутно зададимся вполне уместным вопросом: утверждение, что государство является «правовым», «демократическим», «социальным» и т.п. следует отнести к констатации факта или только к тому образчику, к которому данное государство стремится?! Согласимся, это – далеко не одно и тоже.

Нельзя не сказать также, что поскольку в настоящее время практически всеми европейскими государствами и многими иными на других континентах некий политический идеал признан совершенным и универсальным, указанные выше квалифицирующие признаки вообще утрачивают содержательный смысл. Ведь сегодня монархические государства: Великобритания, Андора, Дания, Бельгия, Швеция, Нидерланды, Норвегия, Испания, Лихтенштейн, Мальтийский орден, Монако, Люксембург являются такими же «правовыми», «светскими», «демократическими» и «социальными» государства, как записные республики.

Особенно негативное реноме сложилось относительно империи: почему-то полагают, что имперскому сознанию в принципе чужды либерализм и демократизм, а идея правового государства никогда не может реализоваться в имперских условиях^[40]. Можно подумать, что не в Римскую империю пришел Христос, чтобы спасти все человечество. Не в Византийской империи создавался «Кодекс Юстиниана», ставший основой для всех европейских правовых систем. Не в империях национальные различия утрачивали свою актуальность, формирую из бесчисленного числа инородцев полноправных граждан, защита чести и интересов которых являлись первой заботой верховной власти. «И многая, многая, многая…».

         V.

         Можно и далее приводить многочисленные примеры тому, что формальные критерии и признаки, которыми полны специальные исследования о государстве, весьма и весьма условны. Но если эти попытки ни к чему не приводят, то, очевидно, следует сделать вывод о том, что государство – непросто форма организации общества, как нередко полагают, а некая цельная и сакральная субстанциональность, имеющая божественное происхождение и свое промыслительное значение.

Познание этой субстанции, раскрытие содержания идеи государства, обусловлено многими обстоятельствами: времени и места, личными духовными и интеллектуальными качествами того или иного народа или отдельного лица, духовной зрелостью, способностью отрешиться от мирского, материального и подняться ввысь к метафизическим высотам, где только и открывается идея общего блага. Поэтому, у каждого народа и эпохи наличествуют собственные представления о том, что такое государство, обусловленные как объективными, так и субъективными обстоятельствами. Кто-то видит в нем всего лишь институт подавления сильными слабых, кто-то – аппарат управления, другие – инструмент распределения социальных благ, иные – защитника народа, «великого уравнителя», и т.д. Отсюда – такое множество самых полярных мнений и учений.

Конечно, власть обычно не спрашивает, желает ли ей кто-либо подчиняться, на то она и власть. В свою очередь, принятие или неприятие власти, отношение к ней, зависит не только от характера ее деятельности и тех идеалов, которые она желает достигнуть на практике, но – главное – от того, насколько эти идеалы разделяются общей массой народа, а сознание власть предержащих солидарно с народным.

Государство существует до тех пор, пока по основным аспектам своего существования власть и народ действуют в унисон, когда они – едины. И государство прекращается, когда, по одному образному выражению, «низы не хотят, а верхи – не могут» сохранить это единство. Нередко бывает, что присутствует и народ, и власть, и территория, а государства – нет. Или почти нет, как это имело место в 90-х годах прошлого века в России.

Нельзя кратко не напомнить, что в истории также присутствуют примеры (хотя и довольно редкие) появления наций, являющихся орудием Божественного мироустройства, неосознанно, словно переступив века, создающих беспрецедентные аналоги, ставшие для остальных этносов образцом для подражания. Таковыми были, очевидно, Ветхозаветные евреи, греки, и, конечно же, если мы говорим о государстве и праве, римляне.

Как отмечают, изначально римляне заметно отличались от других народов строгой общественной организацией, любовью к порядку и стройности, выносливостью, религиозностью и склонностью к систематизации всего того, что им открылось вовне[41]. И им было дано построить великую Римскую империю, создать универсальное римское право, не утратившее актуальности даже в наши дни. Есть, безусловно, своя вселенская задача и у русского народа, пусть еще и не открытая нами до конца.

Чем более человек духовен, стремится к жизни по божественным заповедям, тем яснее становится для него священный смысл тех форм, которые Господь даровал Своему любимому созданию: семья, государство, Церковь. И наоборот – обмирщенное сознание видит в любви лишь совокупность химических реакций, в благородных поступках – потаенную ото всех выгоду, в послушании – страх или невежество, в смирении – слабость. И, соответственно, наоборот.

В.С. Соловьев некогда утверждал: «Государство есть реальное условие осуществления добра в мире. Общее благо требует, чтобы борьба противоположных сил не переходила в непременное насилие, чтобы они были по возможности мирно уравновешиваемы по общему согласию. Конкретное выражение, или воплощение этого равновесия со всеми условиями, необходимыми для его осуществления, и есть государство»[42].

И И.А. Ильин (1883-1954) полагал: «Объективная природа государства определяется его высшей целью, его единым и неизменным заданием. Это задание состоит в ограждении и организации духовной жизни людей, принадлежащих к данному политическому союзу»[43].

Зато для светского сознания привычна (и даже обязательна!) мысль о противостоянии государства и человека, свобода которого есть «естественное право» в то время как государство – всего лишь творение его же рук. А потому как утверждают, «государство – это притязание и та власть, благодаря которой это притязание становится действительностью»[44].

Забывается, что для сознания религиозного человека (и народа) государство такое же «естественное» творение Бога, как и «естественные права» человека. Власть правителя потому и священна, что является соучастницей великого движения человечества к добру, предопределена промыслительно Создателем, благодатна, как и само государство, которое является образом Царствия Небесного, созидающим земную справедливость. А закон, право, как отражение Божественной справедливости.

Раньше «жизненные нужды государства приобретали абсолютное значение, они не противостояли божественному, но сами были божественны, а потому могли влиять на право». Поэтому, как считалось, человек и государство призваны органично сосуществовать вместе, также, как и император вместе с Римским папой, власть священническая и власть монаршая[45].

     Власть есть сила, которую человек не может «родить» в себе самостоятельно, но от которой не может и отказаться по собственной прихоти. Власть даруется человеку и по отношению к человеку есть дарование. Власть Бога, как абсолютное выражение идеи власти, проявляется в Его способности наказывать и карать. Во власти Бога запрещать совершать людям греховные поступки и судить их за них, а также прощать. Своею властью Бог защищает людей, ею Он же одаривает их^[46].

     По этой причине Апостол Павел просит всех братьев и сестер во Христе: «Прежде всего, прошу совершать молитвы, прошения, моления, благодарения за всех человеков, за царей и за всех начальствующих, дабы проводить нам жизнь тихую и безмятежную во всяком благочестии и чистоте» (1 Тим.2:1-2). Он не только увещевал христиан творить молитвы за царей — язычников, но и благодарить за них Бога[47].

    Апостол Петр также настаивает: «Подчиняйтесь ради Господа всякому человеческому установлению: царю ли, как верховной власти, правителям ли, как от него посылаемым для наказания делающих злое и для похвалы делающим доброе, потому что такова воля Божия, чтобы вы, делая добро, заграждали уста невежеству безумных людей, как свободные, а не как прикрывающие свободою зло, но как Божии рабы. Всех почитайте, братство любите, Бога бойтесь, царя почитайте» (1 Петр. 1; 13-17). Весьма знаменательно, что заповедь любви приравнена Апостолом к почитанию власти и государства; причем неважно каких – добрых или злых, но, конечно же, в его времена совсем далеких от христианских идеалов.

Когда человек имел веру в Бога, пелись гимны императору, который, как утверждал еще Нормандский аноним (XI в.), «был даже вознесен Господом нашим Иисусом Христом. В самые Небеса, не только до телесного неба, которое можно увидеть, но и в бестелесные небеса, каковы невидимы. Воистину он был вознесен к Господу, поскольку он так сильно соединен с Ним во власти, что нет иной власти, которая была бы ближе к Богу или более возвышалась, нежели власть императора. Любая иная власть ниже его власти. И тем власть императора велика и священна, что она содействует божественной благодати в насыщении паствы ее плодами истины; и дана она ему Господом, чтоб он правил всеми».

Как известно, наличие нимба на изображениях императоров вовсе не свидетельствовало о его личной святости. Нимб отмечает носителя и распорядителя вечной власти, происходящей от Бога и делающей императора воплощением своего «прототипа», который независимо от личности и даже пола – священен[48].

    Этому правосознанию противостоит сегодняшнее: «Власть не обладает независимым статусом в причинно-следственном анализе. Она либо формальное бессодержательное понятие, неспособное объяснить, как порождаются конкретные последствия, либо замещающее понятие, которое становится избыточным, как только исследование выявит содержательные механизмы, порождающие эти последствия». Как если бы кто спросил: «Что такое власть Бога или от Бога?». А в ответ услышал отповедь, что поскольку никто не знает механизма реализации этой власти, то она либо не существует в действительности, либо представляет собой пустое понятие, скрывающее реальные явления.

   Старые представления о государстве ныне с насмешкой отвергаются. А представления, будто государство представляет собой бескорыстного слугу общества, квалифицируются как «квазигегельнские»[49]. Каждому – свое…

    VI.

Вместе с тем, было бы нелепо говорить о том, что формы, в которые отливаются наши представления о государстве, не имеют никакого значения. Человеческое общество не может существовать бесформенно, как раз соединение народных представлений о государстве с формой реализации властного начала и порождает конкретное политическое сообщество, которое открывает нам история. Конечно, нередки примеры смешения формы и содержания, когда демократия представляет собой власть олигархов, республика носит явно выраженные монархические черты, а монархия – в действительности является республикой. Но, как правило, одно соответствует другому.

 Как не заметить, что обычно религиозное сознание всегда склоняется не только к монархии, но и к имперскому бытию. И не случайно «огосударствление» Церкви в IV в. привело к многовековому стойкому убеждению властей и подвластных, что она может существовать и нормально развиваться исключительно в форме всемирной Империи. Национальное государство малоинтересно для религиозного сознания, поскольку Церковь – это весь мир, а все человечество в Христе едино, не взирая ни на какие границы и разделения.

Только Империя, где государство сосуществует с Церковью в качестве единого целого, является нормальной формой политического общежития. А внешним, Богом данным представителем интересов христианского мира является император, который, как высший арбитр, печется о безопасности всего христианского общества и соединяет все христианские народы воедино. Очень долго Священная Римская империя и Византия оспаривали право называться единственной христианской Империей, ведь двойственность этого детища Христа казалась всем образчиком «политической ереси».

Даже на закате существования блистательной Византии Константинопольский патриарх Антоний IV (1389-1390) писал своему корреспонденту: «Хотя, по попущению Божию, язычники окружили область и землю царя, но и доныне такую же хиротонию имеет царь от Церкви и такой же чин и такие же молитвы, и великим помазуется миром и хиротонисуется царем и самодержцем всех христиан»[50].

Лишь в условиях разложения религиозного сознания, как следствия внутрицерковного кризиса, грозные проблески которого появились уже в XIV столетии, вперед выступает идея национального государства, где народ озабочен только собственным текущим существованием, не особо размышляя обо всем христианстве. Впрочем, имперская идея оказалась настолько живучей, естественной и востребованной христианским правосознанием, что идея государства, как творения национального духа, возникла в более или менее оформленном виде не ранее XV столетия.

Кризис папства и императорской власти в Священной Римской империи германской нации неизбежно влек вслед за собой целый ряд новых явлений: укрепление королевской власти, как представительницы национального движения; объявление национального государства полным и независимым распорядителем своих судеб; расстройство феодальных отношений и подчинение национальной политической властью себе всех общественных элементов. Подчас, включая саму Церковь. Набегавшая волна Реформации лишь усилила эту тенденцию. В результате некогда единая Империя заменилась многочисленными, проникнутыми сознанием своей самостоятельности государствами[51].

Нисколько не сомневаясь в преимуществах и естественности национального государства, Ш.-Л. де Монтескье (1689-1755) писал: «Законы должны быть столь свойственны тому народу, для которого учреждены, что весьма редко законы одного народа могут приличествовать другому»[52].

Вслед за ним историческая школа юристов пыталась обосновать идею национального государства, но также исключительно за счет десакрализации идеи государства, отказав ему в божественном происхождении, зато проникнувшись верой «в непроизвольное течение истории и пассивное отношение к совершающимся в ней процессам»[53].

Наконец, наука пришла к выводу о врожденном «праве» нации на самостоятельное развитие: «Каждая народность, т.е. совокупность лиц, связанных единством происхождения, языка, цивилизации и исторического прошлого, имеет право образовать особое государство»[54]. Она с легким сердцем провозгласила единственно «правильным» то государство, которое является «народным» и «национальным». Полноты ради скажем, что и в Исламе наблюдались аналогичные процессы – пусть и не сходные по времени, но от того не менее характерные и разрушительные.

Впрочем, несложно заметить, что сегодня акценты смещаются, и идея империи начинает превалировать в доктринах и суждениях, которые едва ли можно квалифицировать как «религиозные». Империя, как форма, возрождается, но ее теоретики и творцы вовсе не желают связывать свое детище с Богом и конкретной конфессией. Она более – не орудие Божества, а способ обеспечения того мирового порядка, который его отцам-основоположникам кажется единственно правильным. Где не все люди братья, а лишь «избранные», где нет Бога, а есть «историческая справедливость», где вера заменилась мирской жаждой безудержного потребления земных благ, которыми и измеряется отныне степень свободы человека…

---

[1]Грановский Т.Н. Лекции по истории Средневековья. Лекция 1848/49 г. М., 1987. С.239.

[2]Джессон Боб. Государство: прошлое, настоящее и будущее. М., 2019. С.57.

[3]Шершеневич Г.Ф. История философии права. СПб., 1907. С.498.

[4]Канторович Эрнст. Император Фридрих II. М., 2022. С.106.

[5]Райт Кристофер. Око за око. Этика Ветхого Завета. Черкассы, 2011. С.225.

[6]Цицерон. О государстве. Книга I, XXV// Цицерон. Диалоги. М., 1994. С.20.

[7]Цицерон. Об обязанностях. Книга II, глава 21 // Цицерон. О старости. О дружбе. Об обязанностях. М., 1974. С. 119, 120.

[8]Вайсс Бернард Дж. Дух мусульманского права. М.- СПб., 2008. С.10, 23.

[9]Чичерин Б.Н. История политических учений. В 5 т. Т.4. М., 1877. С.428.

[10]Новгородцев П.И. Кант и Гегель в их учениях о праве и государстве. СПб., 2000. С.192.

[11]Гегель Г.В.Ф. Философия права. $ 257, $ 258. М., 1990. С.279.

[12]Алексеев Н.Н. Очерки по общей теории государства. М., 1920. С.36, 167.

[13]Святитель Филарет (Дроздов), митрополит Московский и Коломенский. Рассуждение о нравственных причинах неимоверных успехов наших в настоящей войне. 1813 г.// Святитель Филарет (Дроздов), митрополит Московский и Коломенский. Творения. М., 1994. С. 313.

^[14]Чичерин Б.Н. Курс государственной науки. В 3 т. Т.1. М., 1894. С.4-7.

[15]Ренненкамф Н.К. Очерки юридической энциклопедии. Киев, 1868. С.47.

[16]Дюги Леон. Конституционное право. Общая теория государства. М., 1908. С.102, 103.

[17]Тит Ливий. История Рима от основания города. В 3 т. Книга I, 1-13. Т.1. М., 1989. С.10-22.

[18]Виллемс Пьер Гаспар. Римское государственное право. В 2 выпусках. Выпуск I. Киев, 1888. С.25-34. Ср.: Моммзен Теодор. История Рима. В 5 т. Т. 1. Книги 1, 2. М., 2001. С.48-50, 98, 99.

[19]Державин Н.С. История Болгарии. В 2 т. Т.2. М.-Л., 1946. 9, 10.

[20]Иречек Константин. История болгар. Одесса, 1878. С.168.

[21]Фюстель де Куланж. История общественного строя древней Франции. В 6 т. Т.4. СПб., 1904. С.695-700.

[22]Уоллес-Хедрилл Дж.-М. Варварский Запад. Раннее Средневековье. СПб., 2002. С. 165.

[23]Алексеев Н.Н. Очерки по общей теории государства. С.41-43.

[24]Дюги Леон. Конституционное право. Общая теория государства. М., 1908. С.140, 141.

[25]Дунаев В.И., Никитский А.А. Очерки науки о государстве. М., 1909. С.21, 23, 24.

[26]Розанов В.В. Опавшие листья. Короб первый//Розанов В.В. Сочинения. В 2 т. Т.2. М., 1990. С.381.

[27]Коркунов Н.М. Лекции по общей теории права. СПб., 1898. С.237.

[28]Вызинский Генрих. Папство и Священная Римская империя в XIV и XV столетии (до Базельского собора). М., 1857. С.19-24.

[29]Ранке Леопольд фон. Римские папы, их Церковь и государство в XVI и XVII столетиях. В 2 т. Т.1. СПб., 1869. С.307-320.

[30]Канторович Эрнст. Император Фридрих II. С.96, 97.

[31]Грановский Т.Н. Лекции по истории Средневековья. Лекция 1849/50 г. С.8.

[32]Вызинский Генрих. Папство и Священная Римская империя в XIV и XV столетии (до Базельского собора). С.6-8.

[33]Цит. по: Канторович Эрнст. Император Фридрих II. С.16.

[34]Еллинек Георг. Право современного государства Т.1. Общее учение о государстве. СПб., 1908. С.42.

[35]Грановский Т.Н. Лекции по истории Средневековья. Лекция 1848/49 г. С.6, 7, 252.

[36]Соловьев В.С. Россия и Вселенская Церковь. М., 1911. С.19.

[37]Григора Никифор. Римская история, начинающаяся со взятия Константинополя латинянами. Книга 9, глава 2. Т.1. Рязань, 2004. С.283-285.

[38]Феофан Византиец. Летопись от Диоклетиана до царей Михаила и сына его Феофилакта. Рязань, 2005. С. 430, 431.

[39]Плохий Сергей. Ворота Европы. История Украины. М., 2018. С.161-167.

^[40]Уолцер Майкл. О терпимости. М., 1997. С. 30.

[41]Модестов В.И. Введение в римскую историю. В 2 частях. Часть 1. СПб., 1902. С.153.

[42]Соловьев В.С. Значение государства//Соловьев В.С. Собрание сочинений. В 12 т. Т.12. Брюссель, 1970. С.326, 327.

[43]Ильин И.А. О сущности правосознания // Ильин И.А. Собрание сочинений. Т.4. М., 1994. С.267.

[44]Лахман Ричард. Государства и власть. М., 2020. С.20.

[45]Канторович Эрнст. Император Фридрих II. С.258-260.

^[46]Баскин Ю.Я. Святоотеческая литература о власти и государстве // История правовых и политических учений: сборник статей. СПб., 2000. С.33-41.

[47]Серафим (Соболев), архиепископ. Русская идеология // Русская идеология. М, 2000. С. 102.

[48]Канторович Эрнст. Два тела короля. Исследование по средневековой политической теологии. М., 2014. С.137, 156.

[49]Джессон Боб. Государство: прошлое, настоящее и будущее. С.57, 192.

[50]Цит. По: Асмус Валентин, протоиерей. Церковные полномочия Византийских императоров//Двенадцать писем об Империи/сб.ст. под ред. А.М. Величко, М.Б. Смолина. СПб., 2003. С.43.

[51]Еллинек Георг. Право современного государства Т.1. Общее учение о государстве. С.43.

[52]Монтескье Шарль Луи де. О духе законов. Книга I, глава III. В 4 т. Т.1. СПб., 1862. С.11.

[53]Новгородцев П.И. Историческая школа юристов. СПб., 1999. С.20

[54]Градовский А.Д. Национальный вопрос в истории и литературе. СПб., 1873. С.5, 6, 10.