«Политико-правовое наследие византийской теократии» (доклад в Кемерово 13 октября 2022 г.)

I.

         29 мая 1453 г. под натиском турок пала столица восточной части Римской империи — государства, просуществовавшего почти 2 тысяч лет с момента своего основания и произвольно названного «Византией» позднейшими историками по древнему наименованию Константинополя «Византий».

Сколько цивилизаций и великих держав канули в Лету за время существования человечества! Многие из них оставили нам великолепные памятники культуры, поэзии, философии, архитектуры, например, греческая, персидская, хеттская, египетская, галльская и т.п. Но ни одно государство ни ранее, ни позднее, не смогло вобрать в себя, ассимилировать и приумножить прежние наследия, сотворив нечто совершенно беспрецедентное, универсально-вселенское для всех входящих в состав этой великой Империи народов, как блистательная Византия.

Со всех сторон мира она привлекала к себе иностранцев. Скандинавские викинги приходили сюда, чтобы служить в императорской гвардии. Русские записывались в императорскую армию и флот; армяне входили в состав лучших корпусов византийской армии. В Константинопольском университете вокруг знаменитых учителей толпились ученики со всей Европы и из арабского мира. В книжных лавках продавались списки произведений знаменитых философов, поэтов, научные трактаты по математике и физике. Константинополь, по одному меткому определению, был Парижем Средних веков[i].

Не случайно, византинизм стал краеугольным камнем не только европейской и русской цивилизаций, но в значительной степени оставил свой след в культуре Ислама. Можно бесконечно долго перебирать невероятно богатое наследие Византии, но в сегодняшней лекции мы коснемся лишь политико-правовых аспектов.

Самое главное, и это составляет ее сердцевину, — Византия являлась государством теократическим. Вопреки распространенному сегодня измышлению, теократию нельзя отождествлять с иерократией, т.е. государством священников. Где, проявляя нездоровый индифферентизм к окружающей действительности, все денно и нощно молятся под верховенством жрецов. Напротив, главной чертой теократии является соединение воли Божественной и человеческой в едином согласии. Поэтому, как говорил великий русский философ В.С. Соловьев (1853-1900), истинной основой теократии является, с одной стороны, признание свободы человека, а, с другой, искреннее стремление самого человека связать свою действительность с безусловным идеалом, постигаемым через веру. Для чего? Чтобы сделать человека участником божественного действия, управляющего судьбами человечества[ii].

Это участие в мироуправлении, как считалось, преображает самого человека. Теократия полагает, что человек должен постепенно усваивать себе благодать Божию в непрерывной борьбе с собственной несовершенной природой, совершенствуясь с помощью собственных усилий и подвигов. Это совершенство не есть раз навсегда приобретенное, а лишь постепенно приобретаемое, достигаемое трудом и испытанием. В обожении человека заключается смысл и цель его жизни – вот главная идея теократии[iii].

Для нас сегодня эти мотивы и стремления кажутся иллюзорными и не научными, но совсем иначе мыслили современники тех далеких событий. И, как правильно говорят, исторические факты нельзя изучать «глазами на затылке», они должны быть поняты аутентично древнему сознанию. Как говорил С.Н. Трубецкой (1862-1905), «наука не решает вопрос веры, но она может показать, как такие вопросы ставились и разрешались в истории»[iv].

Так что из себя представляла теократия для византийцев? В первую очередь, они вовсе не предполагали, будто теократический строй игнорирует условия земного и социального бытия человека. «Царства гибнут только от грехов собирательных — всенародных, государственных — и спасаются только исправлением своего общественного строя, или его приближением к нравственному порядку»[v]. Сама по себе святость и праведность отдельных лиц, были уверены византийцы, еще не является надежной основой для благосуществования общества. Нужно, чтобы в целом социальные условия бытия человека способствовали его развитию и нравственному совершенствованию. Тогда и общественный строй будет крепок.

И, как мы знаем, в Византии теократический идеал соединения человека с Богом вовсе не исключал широкой и разносторонней социальной деятельности. В этом отношении Византия была социальным государством в буквальном смысле этого слова. Или даже в лучшем его смысле.

Например, в Риме уже при императоре Валентианиане I (364-375) был открыт университет. В нем насчитывалось 14 факультетов, где обучались бесплатно все желающие граждане. Там преподавал 31 профессор по таким отраслям знания, как правоведение, риторика, грамматика, философия. А полвека спустя университет появился и в Константинополе. Существовали также обычные школы — государственные и частные.

При императрице св. Феодоре (527-548) были созданы специальные заведения для женщин, некогда занимавшихся проституцией и выкупленных царицей по их желанию. Они содержались на ее личные средства и проводили время в доброделании, покаянии и молитвах. В XII столетии император Мануил I Комнин (1143-1180) организовал сеть бесплатных аптек, где больным отпускались необходимые лекарства. Любопытно, что авторство рецептуры многих из них принадлежало самому императору.

Правительство бдительно и четко регулировало цены на товары первой необходимости, в первую очередь – хлеб. Оно же строго следило за мерой весов и длины, не допуская обмана покупателей. В обязанности эпархов городов всегда входило ежедневное посещение рынков и устранение нарушений. Мы уже не говорим о социальном призрении, которое столетиями вершили монастыри и священноначалие Восточной церкви вместе с государственными учреждениями и частными лицами.

Теократия не означает и забвение права. Напротив, никогда, вероятно, право не поднималось на такую вершину общественного признания, как в те века. Уже в IV веке философ Фемистий говорил, что право послано Богом на землю, дабы воспитать людей в благочестии[vi].

Ему вторил император св. Юстиниан Великий (527-565): «Императорское величество должно быть вооружено законами для того, чтобы государство могло быть управляемо надлежащим образом»[vii]. 

«Пусть перед твоими глазами вечно находится справедливость, которая по поступкам нашим воздаст нам вечный дар», — сказал в прощальном слове своему преемнику умирающий император Тиберий (574-582)[viii].

«Тем, кто поставлен исполнять законы, — говорится в «Эклоге» императора Льва III Исавра (717-741) и его сына Константина V (741-775), — мы приказываем воздержаться от всяких человеческих страстей и выносить решения, исходя из здравого суждения по истинной справедливости; не презирать бедных, не оставлять без преследования несправедливо поступающего могущественного человека и не выказывать в преувеличенной форме на словах восхищения справедливостью и равенством, на деле же отдавая предпочтение лихоимству» [ix]. Неплохо было бы и сегодня повторить этот призыв…

В «Василиках»- сборнике законодательных актов Македонской династии (IX — XI вв.), содержатся следующие строки: «Закон получил наименование от правды, так как это есть искусство прекрасного и равного. Свойства правды – честно жить, другому не вредить и каждому воздавать свое»[x].

Никоим образом культ права не предполагал слепого следования букве закона. Формальный закон подлежал корректировке с точки зрения христианского вероучения, а орудием божественного провидения являлся император, царь, василевс, обязанный следить за тем, чтобы законы государства соответствовали Божественной справедливости[xi]. И потому в своей 73 новелле св. Юстиниан Великий озвучивает главную задачу монарха: «Бог установил царскую власть, чтобы она уравновешивала несогласия добром».

Предает ли теократия забвению суд и принципы правосудия? Нисколько, ведь сами императоры являлись первыми судьями государства: практически все без исключения 109 Византийских императоров находили время для рассмотрения многочисленных судебных дел даже по первой инстанции. Еще более замечательный прецедент был явлен в 1296 г. при императоре Андронике II Старшем (1259-1332), создавшем Вселенский суд. В его состав входили 12 судей – 6 священников и 6 сенаторов, которым были подсудны все дела, включая и лиц царской семьи[xii].

II

Затронем еще два важных аспекта, без которых теократический портрет византинизма попросту немыслим: «симфонию властей» и имперскую идею.

Несложно заметить, что на протяжении всего времени существования человеческого общества им двигало желание в той или иной форме, на самых разных основаниях объединить все человечество. Так было от построения Вавилонского столпа, до утверждения «прав человека», лозунга «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» и современных доктрин единого политического, правового и социального пространства на планете Земля.

Общеизвестно также, что с древних времен наиболее адекватной формой этого соединения считалось государство. Почему? Да потому, что «нет государства, нет гражданина, а если нет гражданина, то нет и личности». И не случайно именно римляне, как наиболее развитой и одаренный в правовом и политическом отношении народ, пришел к идее Всемирной империи, как единственно возможной форме политического бытия.

Едва ли можно согласиться с мнением некоторых современных ученых, полагающих, будто бы имперскому сознанию в принципе чужда идея равенства, а идея правового государства никогда не может реализоваться в имперских условиях^[xiii]. Ведь именно в Риме при императоре Каракалле (211-217) понятие «человек» перенеслось из этнической категории в политико-правовую. И все лица, проживавшие в пределах данного государства, были признаны римскими гражданами со всеми вытекающими благоприятными последствиями.

Однако это была полумера, поскольку, во-первых, относила за пределы имперского мира всех не-римлян. И, во-вторых, на языческий манер связывала личность человека исключительно с государством, отказывая ему тем самым в прирожденной свободе и «естественных правах». Идея Империи заиграла новыми гранями, когда с появлением христианства политическое единство всех людей дополнилось духовным единством. «Один Господь, одна вера, одно крещение, один Бог и Отец всех, Который над всеми, и через всех, и во всех нас», — как говорит Апостол Павел (Эф. 4: 5, 6).

После Миланского эдикта 313 г. и позднейшего признания Церкви – государственной, а христианства – официальной религией, Империя и Церковь слились в единое гармоническое и органическое целое, «симфонию», ни одна из частей которой без другой существовать без внутреннего кризиса для себя не может. Современники тех событий были убеждены, что лишь эта мера позволила человечеству уйти от истребления друг друга и стать на путь духовного спасения. Церковь вне Римской империи не может стать зримо Кафолической. Не случайно эпоха Вселенских Соборов открылась лишь после государственного признания Церкви, и первый Вселенский Собор 325 г. был созван не епископатом, а равноапостольным императором Константином Великим (306-337). Промыслительное значение для христианства Римской империи отстаивали и Отцы Церкви, например, преподобный Ефрем Сирин (память 28 января)[xiv], и такие авторитетные богословы, как Ориген (185-254), и Тертуллиан (160-220).

«Известно, — писал Ориген, — что рождение Иисуса последовало в правление императора Августа, который слил многочисленные народы в одно царство. И это было важно потому, что существование многочисленных царств, конечно, послужило бы препятствием в деле распространения учения Иисуса по лицу всей земли»[xv].

«Все древние на земле народы, — как бы продолжал эту мысль Евсевий Памфил (IV в.), — жили раздельно, от этого противоборства и войны не прекращались. Но после того, как всем начали проповедовать единого Бога и для всех расцвело одно Римское царство, то и от века неутомимая и непримиримая вражда между людьми мгновенно угасла. Тогда вдруг произросли для людей две отрасли добра: Римское царство и учение благочестия»[xvi].

Но и Римская империя без Церкви не имеет никаких перспектив. Достаточно вспомнить состояние внутреннего нравственного и политического кризиса, в котором она пребывала накануне этого великого события. Именно Церковь вдохнула в нее новую жизнь, обозначила те цели имперской деятельности, которые ранее были неизвестны и недоступны римскому обществу, определила смысл существования Рима.

Здесь не было механического наложения одной формы на другую. Церковь – сообщество верующих в Христа, и государство, состоящее в значительнейшей массе своей из христиан, не может не быть одновременно с тем Церковью. Если же Церковь и Империя – одно целое, и власть священноначалия различается от императорской не по своей природе и источнику, а лишь в эманациях, то нет ничего удивительного в том, что император не только смело вторгался в дела Церкви, но и признавался главой земной Церкви.

В свою очередь, именно в Византии зародилась и окрепла та идея, что его правоспособность, как монарха, напрямую зависит от чистоты личного вероисповедания царя и отстаивания им истинной веры.  А потому акты правоверного императора по вопросам догматики и канонического права, признавались действительными. Зато акты василевса, невольно погрешившего против христианской истины (сознательных ересиархов и атеистов те века, конечно, не знали), признавались неправомочными. Не правда ли, весьма отличное от современного понимание правоспособности?

В этом нет ничего искусственного: когда члены Церкви являются одновременно и членами государства, тогда возникает необходимость в едином правовом регулировании жизнедеятельности обоих союзов без ущерба для каждого из них. И глава государства едва ли не автоматически приобретает полномочия по управлению Церковью, признается ее defensor –ом, защитником. Надо сказать, ни один из них никогда не отступал от своих высоких обязанностей.

«Состояние нашего государства, — писал император св. Феодосий Великий (379-395), — зависит от образа богопочтения. Мы должны прилагать величайшую заботливость о благочестии наших подданных. Вся наша надежда и крепость нашей империи зависит от православной веры в Бога».

«Признавая основанием нашего царства веру, — писал император Зенон (474-491), — мы днем и ночью, речью и законами ревностно преследуем одну цель, чтобы всюду Апостольская и Кафолическая Церковь, мать нашего царства, множилась в мире и согласии».

Император св. Юстиниан Великий (527-565) говорил отцам V Вселенского Собора: «Доставлять мир Святой Церкви Божией – было всегдашней заботой православных и благочестивых императоров, предков наших[xvii].

И не случайно к прерогативам императора относились не только созыв, определение повестки дня и утверждение актов Вселенских Соборов, но и правовое регулирование монашеской дисциплины, определение порядка хиротонии епископов, назначение патриархов и освобождение их от кафедр. Каноническое (церковное) правотворчество василевсов насчитывает сотни правовых памятников, многие из которых действуют и по настоящее время. И это лишь малое перечисление церковной деятельности Византийских императоров.

В свою очередь, священноначалие часто привлекалось к осуществлению государственных полномочий, включая рассмотрение судебных дел (уже с времен св. Константина Великого), дипломатические миссии, контроль за состоянием законности на местах и т.п. Любопытно, что нередко митрополиты являлись председателями византийского правительства и министрами, сопрягая свои духовные обязанности с политическими. Не говоря уже о могущественных Константинопольских патриархах, не только способных сплотить народ во время войны и организовать оборону столицы, как при патриархе Сергие I (610-638) в VII столетии и св. Фотии (858-867; 877-886) в IX в., но и активно участвовать в определении кандидатуры будущего императора.

Это и есть та «симфония властей», которая не знает жесткого и предметного разграничения между Церковью и государством, властью монарха и патриарха, поскольку каждый имеет одну и ту же главную обязанность перед своим народом – нести свет истинной веры, жить по божественным заповедям, т.е., по справедливости, создавая из человека личность и укрепляя правду на земле. При том убеждении, что все это – лишь предуготовление к «жизни будущего века».

Нет ничего странного в том, что Византию, это удивительное сочетание римской политической мысли и государственности, греческой культуры и христианского вероучения, позднее назовут «творением Христа».

         III.

Нельзя не затронуть еще один чрезвычайно важный аспект. Как известно, особое место в византийской «симфонии», «Империи-Церкви», принадлежит Византийскому императору. Это совсем не случайно и с идейной, и исторической точки зрения. Византийская «симфония» родилась не на пустом месте. Теократическими был и Египет фараонов, и Персидская империя. Разница заключалась лишь в наименовании веры и того Высшего Существа, Которое признавалось Творцом мира, а также в теократическом идеале, и способах достижения этой теократии. Они же дали первые примеры «симфонии властей» и определили в ней место монарха.

Уже в Древнем Израиле считалось в порядке вещей объединять первосвященнический и царский сан в одном лице. Разумеется, в первую очередь мы говорим о библейских харизматиках — Моисее, Давиде, Соломоне, Иисусе Навине, Осии. Но не только о них. Особенно характерна эта практика для династии Хасмонеев (II в. до Р.Х. – II в.), когда цари, по словам современника, «наслаждались тремя величайшими преимуществами одновременно — государственной властью, саном первосвященника и пророческим даром»[xviii].

   Надо сказать, эта идея получили в Византии новое, более богатое содержание. Вообще, в Византии Ветхий Завет имел основополагающее, почти конституционное значение, он служил таким же нормативом в политической области, как Новый Завет — в сфере морали. По мнению византийцев, история еврейского народа, тщательно очищенная христианским прочтением от всего случайного, являлась наброском того, какова должна быть христианская Империя[xix].

  В соответствии с ветхозаветной традицией, византийское общество полагало, что император правил как «временно исполняющий обязанности» Христа, Его «заместитель». И в его титулатуру входило словосочетание «викарий Христа», позже перенятый Римскими папами. А потому, к слову сказать, по праздничным дням Византийский царь имел право восседать только на левом, пурпурном сиденье трона. Правое же, почетное, обработанное золотом, оставалось пустым, как предназначенное непосредственно Христу.

   Византия олицетворяла собой Царство Небесное, император – Христа, и даже пурпурные чернила царей, которыми те подписывали царские грамоты, хрисовулы, являлись образом крови Христовой[xx].

   И сходство между титулом Византийского императора – «Автократор» – и титулом Спасителя – «Пантократор» – слишком заметно, чтобы нуждалось в доказывании[xxi].

   Уже со времен Вселенских Соборов за императорами окончательно закрепился титул «святой», как свидетельство принадлежности их к священническому сану[xxii]. Повсеместно цари изображались с нимбами, как святые, и даже их изображения считались сакральными[xxiii].

 Не удивительно, что как в Константинополе, так и в Ахене и Риме император признавался не просто священной персоной, но священником. «Мы радуемся, что в Вас не только императорская, но и священническая душа: потому что сверх императорских забот Вы имеете благочестивейшее попечение о вере христианской», − писал Римский папа св. Лев I Великий (410-440), которого совершенно невозможно упрекнуть в конъюнктуре, императору св. Феодосию II Младшему (408-450).

Известный канонист Феодор Вальсамон (1140-1199) писал: «Императоры и патриархи должны быть уважаемы, как Учители Церкви ради их достоинства, которое они получили через помазание миром. Отсюда происходит власть правоверных императоров наставлять христианские народы и подобно иереям приносить Богу курение. Мощь и деятельность императора касается тела и души человека. Тогда как деятельность патриарха касается одной только души»[xxiv].

IV.

По общему мнению, именно в Византии «симфония» стала недосягаемым для других политических обществ идеалом. Но это не означает, что в других народах и эпохах идеи теократии и «симфонии» не были востребованы. Конечно, это не так. Однако следует учесть то важное обстоятельство, что государства, да и Церковь (или иное сообщество верующих лиц), не являются константами; это динамичные общественно-политические образования, имеющие собственную историю, настоящее и будущее. Поэтому, византийская «симфония» хотя и стала прообразом церковно-правительственных отношений, однако имеет различные исторические виды, обусловленные конкретными материальными причинами — временем, местом, характером участников процесса и т.п.

Как несложно понять, мы говорим о более поздних по времени объединениях — таких, например, как Арабский и Кордобский халифаты, а также о Западной Римской империи, воссозданной Каролингами, выпестованной Саксонской династией, приумноженной в своей славе германскими Гогенштауфенами и испано-австрийскими Габсбургами.

Достаточно сказать, что халиф арабов, как и его визави в Константинополе, являлся главой державы и одновременно с этим высшим духовным лидером мусульман. Блистательные примеры истинной теократии оставили после себя такие великие личности, как, например, халиф Умар II ибн Абдулазиз (717-720) и рыцарственный Саладин (1137-1193), о котором известный историк сказал, что тот являлся самой привлекательной фигурой эпохи Крестовых походов[xxv].

Благоволя Исламу, они, как и многие другие арабские правители, не считали возможным ограничивать свободу совести своих подданных-иноверцев. Так, по требованию Умара храмы тех городов, которые не были взяты штурмом, а добровольно сдались арабским войскам, вернулись христианским общинам, как того требовал Коран[xxvi].

Умар многое сделал для укрепления Халифата. При нем строились дороги, постоялые дворы, устраивались колодцы в пустыни. Жалованье чиновникам резко увеличилось, зато расправа за взятки и нерадение стали частым явлением – далеко не самый худший способ повысить эффективность государственного управления.

Не менее характерна картина, в свое время изображенная во дворце Фридриха II Гогенштауфена (1220-1250), где перед восседающем на престоле императором Западной Римской империи на коленях стояла толпа народа, жаждущего, чтобы «цезарь, возлюбивший закон, благочестивейший правитель, устроил их дела и разрешил споры», распутал паутину склок на основе божественной справедливости, принявшей форму закона в лице самого императора[xxvii].

И, надо сказать, это были далеко не голословные заклинания! Изучая сегодняшние во многом тщетные попытки преодоления коррупции и наведения порядка в государственном управлении, невольно вспоминаешь этого блистательного правителя.

В 1239 г. (обратите в очередной раз внимание на дату!) император Фридрих II Гогенштауфен провел реформу управления, создав особую группу чиновников – «юстициаров», у которых не было никаких обязанностей, кроме службы закону, Justitia. Юстициары обязаны были ежедневно заседать в судах, переезжая с места на место и нигде не имея постоянной резиденции. При этом предельный срок судебного процесса – 2 месяца ни при каких обстоятельствах не мог быть нарушен. Судебные приговоры должны были писаться по каждому делу отчетливым, ясным почерком, без каких-либо сокращений и обязательно на пергаменте, поскольку подлежали вечному хранению.

Ни в коей мере не допускались личные связи юстициаров в провинциях, где они находились, так же им категорически запрещалось владеть в этих провинциях землями или состояниями, вести там торговые дела, покупать или продавать, обменивать или дарить. Даже сыновья не обладали правом иметь собственность в провинциях, где служил отец. На весь срок службы на своем месте им было запрещено соглашаться на обручение и свадьбу своих детей в пределах места службы. Более того, их женам было запрещено приезжать к мужьям. Если юстициар совершал злоупотребления, то его изгоняли со своей должности с конфискацией имущества, поскольку тем самым он нанес ущерб доброму имени императора.

Кроме того, император организовал унифицированную таможенную систему, введя единые государственные пошлины, позже принятые за образец всеми странами Западной Европы. Государственными стали также меняльные конторы, купальни, мясобойни, а также оборудование для измерения и взвешивания. Таким образом, была установлена универсальная система управления на территории всей Западной Римской империи[xxviii]. Никто не хочет сказать что-то о «прогрессе» ?!

Разумеется, все это возникло не на пустом месте, а имело своим аналогом византийские правительственные учреждения и практики. Что вполне объяснимо: захватывая земли Византии, арабы оставляли всю систему управления и налогообложения, существовавшую до их прихода, насыщались византийской правовой и духовной культурой. И германцы, приобщившись к римской культуре, стали ее преемниками и приумножателями.

         Как и в Константинополе, Западный император претендовал на первенство в Западной церкви, и очень часто его претензии не только находили практическое воплощение, но и оказывались спасительными для Римо-католиков. Как, например, при императорах Саксонской династии (X в.), Салической династии, поддержавших Клюнийскую реформу папы Льва IX (1049-1054), и династии Габсбургов – в частности, Карла V (1519-1556), спасшего Римо-католичество во времена Реформации и созвавшего известный Тридентский Вселенский Собор (1545-1563).

         Священство императора подчеркивалось и на Западе. Хотя обряд императорской коронации там не оставался неизменным, он сохранял некие важнейшие стадии. В частности, первоначально перед началом таинства венчания кандидат в императоры проходил процедуру, которая, не будучи хиротонией, тем не менее должна была засвидетельствовать воочию, что он обладает священническим достоинством. После чего ему вручался епископский перстень, а на чело наносился миро, и императора обряжали в одежды священников. Священство императорского статуса подчеркивалось еще и тем, что до венчания на царство его принимали в ряды каноников церкви Святого Петра в Риме. Наконец, во время торжественной мессы, которая служилась после венчания на царство, император прислуживал Римскому папе в качестве младшего диакона[xxix].

         V.

         К сожалению, следует констатировать тот печальный факт, что тысячелетние традиции не простосегодня отрицаются или забыты, изменились методология изучения человека и идеология личности, права и государства. Стали ли от этого научные дискуссии содержательнее, богаче, насыщеннее и объективнее? Едва ли.

Упорно не желая связывать науку с сакральными основами социального и личностного бытия, ученые, ставшие на сугубо светский путь познания, видимо, полагают, что, освободившись от «ненужных» религиозных эмоций, они тем самым обретут объективные знания. Образно выражаясь, ожесточенно развеивая сакральный туман вокруг личности, они надеялись увидеть вдали цветущие сады Семирамиды. Но когда волшебный дух истаял, их взору предстали только голые стены. Или, приняв образ, подаренный нам еще Платоном (428-347 до Р.Х,), можно сказать и так: полагая, будто стремятся к солнцу познания, такие ученые уходят все дальше и дальше вглубь пещеры.

Сегодня весьма распространен предрассудок, будто вера подавляет свободу человеческого духа, а положительное знание расширяет ее. Но по существу выходит наоборот. В вере человеческий дух утверждает существование Бога, и эта вера имеет свободный характер. «Вера есть подвиг духа, верующий дух не следует рабски за явлениями, а предваряет их, — он свободен и самодеятелен. Как свободный подвиг духа, вера имеет нравственное достоинство и заслугу. В эмпирическом познании, напротив, наш дух, подчиняясь внешнему факту, страдателен и не свободен: здесь нет ни подвига, ни нравственной заслуги»[xxx].  И хотя эта противоположность веры и познания не безусловна, но тем не менее различие в существе обоих подходов к восприятию внешнего мира и самого себя очевиден.

Личность не рождается из социального бытия, которое лишь может обеспечивать ей более или менее нормальное развитие. Личность возникает в метафизических высотах веры, поскольку только там она признается образом Божиим, безусловной субстанцией, космосом. Вслед за отрицанием сакральной природы из личности исчезают не только «субъективные факторы», но и все, чем человек отличается от животного. А лелеяным объектом изучения становятся уже его материальные потребности, с которыми сегодня отождествляют свободу. Не удивительно, что она переходит из политико-правовой и нравственной категории в экономическую. Материальными потребностями объясняют попутно все социально-политические явления и человеческие мотивы. Вот уж, поистине, «нет более противного и отталкивающего зрелища, как зрелище человека, вообразившего, что он все понял и на все умеет дать ответ»[xxxi]. И это называют «прогрессом науки» …

Другой крайностью является тенденция, к сожалению, признаваемая почему-то сегодня в России «истинно-патриотической», идея воссоздания «национальной империи», так называемого «Третьего Рима». «Мы – русские, нас любит Бог, и потому мы всегда правы», — звучит все чаще и чаще. Не желая дебатировать на эту тему (хотя, по нашему мнению, доктрина «Третьего Рима» не выдерживает серьезной исторической и идейной критики), напомним, что никакого отношения эта идея к византийской «симфонии», конечно, не имеет. Равно как и к теократии.

Напрасно полагают, будто бы христианская Империя несет в себе зачатки национализма или может иметь его в своем основании. Напротив, теократическая Империя лишена какого-либо национального налета. Не случайно, в письме одному из своих корреспондентов К.Н. Леонтьев (1831-1891) писал: «Церковь приглашает нас верить в Бога для спасения души. – А вера в Россию в этом смысле не может быть обязательной. — Лично спасти свою душу христианской жизнью, можно и не веруя вовсе в будущность России. Нет – это Вы оставьте – Бог и Россия! – Это большая разница!»[xxxii].

         ***

         …Что хочется сказать напоследок? Человек не рождается ниоткуда и не начинает свою жизнь заново, каждый раз творя то, что уже было изобретено и создано за тысячелетия до него. Все мы – преемники предыдущих поколений, наследники тех богатств, как духовных, так и научных, которые нам оставили предки. Мы можем стенать по поводу «кровавого» Рима и «коварной» Византии, но все европейские правовые системы – суть их детища. Практически все современные политические институты и способы социального обеспечения человека изобретены там или имеют соответствующие аналоги. А идея свободной личности, обладающей правами и достоинством не по милости властей, а по рождению, целиком и полностью взята из христианской философии божественной Империи.

         Сегодня все чаще вспоминают блистательную «симфонию властей» и великую Византию. Однако сами по себе правовые и политические формы еще не создают справедливого: форма – она и есть лишь форма. И вместо золотого хранилища высокого нравственного и социального идеала вполне может стать вместилищем всего мерзкого и развращенного, что способно превратить человека в животное. Вполне по тому образу и подобию, которое еще в романе «Бесы» изобразил наш великий писатель Ф.М. Достоевский (1821-1881).

---

[i]Дилль Ш. Основные проблемы византийской истории. М., 1983. С. 28.

[ii]Соловьев В.С. История и будущность теократии// Соловьев В.С. Собрание сочинений. В 12 т. Т.4. СПб., б/г. С.302, 303, 350.

[iii]Соловьев В.С. История и будущность теократии// Соловьев В.С. Собрание сочинений. В 12 т. Т.4. Брюссель, 1966. С.337, 338, 339.

[iv]Трубецкой С.Н. Учение о Логосе в его история//Трубецкой С.Н. Сочинения. М., 1994. С.412, 413.

[v]Соловьев В.С. Византинизм и Россия//Соловьев В.С. Собрание сочинений. В 12 т. Т.5. М., б/г. С.515.

[vi]Вальденберг В.Е. История византийской политической литературы в связи с историей философских течений и законодательства. СПб., 2008. С.90.

[vii]Загурский Л.Н. Элементарный учебник римского права. Общая часть. Выпуск I. Харьков, 1897. С.4.

[viii]Феофилакт Симокатта. История. Книга 1, глава I. М., 1996. С. 8-11.

[ix]«Эклога». Византийский законодательный свод VIII века. «Византийская книга эпарха». Рязань, 2006. С.49, 50.

[x]Соколов И.И. Вселенские судьи в Византии // Соколов И.И. Сочинения. СПб., 2003. С.222-223.

[xi]Там же. С.188.

[xii]Там же. С.230, 231, 233.

^[xiii]Уолцер Майкл. О терпимости. М., 1997. С. 30.

[xiv]Муравьев Алексей. Учение о христианском царстве у преп. Ефрема Сирина//Regnum Aeternum. № 1. М., -Париж, 1996. С. 72, 74, 75.

[xv]Ориген. Против Цельса. Книга II, XXX//Ориген. О началах. Против Цельса. СПб., 2008. С.535, 536.

[xvi]«Евсевия Памфила слово василевсу Константину, по случаю тридцатилетия его царствования// Памфил Евсевий. Жизнь блаженного василевса Константина. М., 1998. 16. С.260.

[xvii] Цит. по: Соколов И.И. О поводах к разводу в Византии IX-XV вв.// Соколов И.И. Византологические традиции в Санкт-Петербургской Духовной Академии. Печалование патриархов перед василевсами в Византии IX-XV вв. Патриарший суд над убийцами в Византии IX-XV вв. О поводах к разводу в Византии IX-XV вв. СПб., 2005. С.141.

[xviii]Флавий Иосиф. Иудейская война. Книга 1, глава 2. М., — Иерусалим, 2008. С.16.

[xix]Дагрон Жильбер. Император и священник. Этюд о византийском «цезаропапизме». СПб., 2010. С. 74, 75.

[xx]Аверинцев С.С. Поэтика ранневизантийской литературы. М., 1997. С.123-127.

[xxi]Андреева Л.А. Сакрализация власти в истории христианской цивилизации. Латинский Запад и православный Восток. М., 2007. С.140.

[xxii]Савва Н. Московские цари и Византийские василевсы. К вопросу о влиянии Византии на образование идеи царской власти Московских государей. Харьков, 1901. С.68, 69.

[xxiii]Андреева Л.А. Сакрализация власти в истории христианской цивилизации. Латинский Запад и православный Восток. С.153, 158.

[xxiv] Соколов И.И. О византинизме в церковно – историческом отношении // Сочинения. СПб., 2003. С. 89.

[xxv]Рансимен Стивен. Королевство Акры и поздние Крестовые походы. Последние крестоносцы на Святой земле. М., 2020. С.78, 79.

[xxvi]Велльхаузен Юлий. Арабский халифат. Золотой век Ислама. М., 2018. С.186, 188, 189.

[xxvii]Канторович Эрнст. Император Фридрих II. М., 2022. С.543.

[xxviii]Там же. С.288-301.

[xxix]Там же. С.118, 119.

[xxx]Соловьев В.С. История и будущность теократии. С.436, 437.

[xxxi]Шестов Лев. Власть ключей (potestas clavium) // Шестов Лев. Сочинения. В 2 т. Т.1. М., 1993. С. 61.

[xxxii]Леонтьев К.Н. Письмо С.Ф. Шарапову.  4 Мая, 1888. Оптина пустынь//Леонтьев К.Н. Полное собрание сочинений. В 12 т. Т.12 (2). СПб., 2020. C.68.