«Светская Конституция» и «симфония властей»

         Тема «симфонии властей» сегодня в научных и публицистических кругах России получает довольно широкий интерес. Хотя, вместе с тем, нельзя не признать, что нередко он основывается либо на ложных мифологемах, либо на весьма вольном толковании идеи «симфонии». Так, стало модным выискивать признаки «симфонии» в самых неожиданных сферах: экономике, финансах, промышленности и т.п. А в контексте характера взаимоотношений между Церковью и государством «симфония» зачастую толкуется исключительно как параллельное сосуществование обоих союзов, как недопущение применения религиозных догматов и правил при построении политического общества и формирования его законодательства. Причем, речь не идет только о Русской Православной Церкви, а вообще о любом религиозном сообществе в контексте его отношений с государством.

Надо, однако, сказать, что такое понимание «симфонии властей» не имеет ничего общего с тем содержанием, какое вкладывали современники в него. Как известно, впервые этот термин был озвучен Византийским императором св. Юстинианом Великим (527-565). Для св. Юстиниана  Церковь и Римское государство полностью совпадали и в географическом смысле, и в общности целей, и по составу их членов. Если Богу угодно было  объединить  под Своим началом всю Ойкумену, то эта политическая задача исторически была поручена Римскому императору. И царь в этом смысле слова исполняет на земле служение Иисуса Христа. 

Церковь же должна была сакрально осуществлять то, что содержит в себе православная вера. Таким образом, народ управляется двумя различными иерархиями: первая отвечает за внешний порядок, благосостояние и безопасность, а вторая должна вести народ Божий в сакральное предвосхищение Царствия Небесного. Поэтому, хотя компетенция обеих иерархий (государственной  и церковной) различна, но неотделима одна от другой. Кроме того, в практической деятельности они, безусловно, пересекаются и перекрывают друг друга. 

Как видим, ни о каком «параллелизме» власти политической и власти священноначалия св. Юстиниан даже и не думал. Под «Церковью» он понимал не «священство», а все человечество. Император говорил о дарах Божьих не Церкви, но опять же всему человечеству, и, таким образом, соотношение царства и священства вовсе не понималось им как соотношение государства и Церкви, а как взаимодействие различных властей внутри  Церкви-государства.

         Это был далеко не «теоретический» пассаж, а безусловный алгоритм взаимоотношений Церкви и государства на все будущие века. И действительно, весь исторический опыт Церкви – как Православной, так и Римо-католической, и протестантской основывался на принципе: «Церковь стала органом государства, чтобы государство добровольно подчинило себя закону Евангелия». 

Как известно, Византийские императоры считали своей прямой обязанностью деятельное участие в догматических спорах, защиту Церкви от ересей и еретиков, духовное просвещение подданных, организацию миссионерской деятельности и каноническое законотворчество. Но эти же полномочия осуществляли и западные монархи, нередко даже входившие во фронду с Римским папой по данному вопросу. О России, конечно же, и говорить не приходится: «Русь соборная», «Третий Рим» — наш привычный бренд. 

В свою очередь, священноначалие активно участвовало в политической жизни государства. Сегодня может показаться удивительным, но традиционно функции дипломатов в Византии, России, Германии, Франции и т.д. выполняли священнослужители, а многие архиереи входили в состав правительства Византии и даже возглавляли его (как, например, в период Македонской династии). Примеры кардиналов Ришелье и Мазарини из истории Франции также не оставляют сомнений в том, что никаких границ между государством и Церковью не существовало.

Может показаться неожиданным, но и государства Исламского мира жили в парадигме «симфонии властей» — законы Корна являлись указательными вехами на пути развития Халифата, а затем и других мусульманских государств. И здесь, как и в странах христианской цивилизации, власть и священство не знали жесткой разграничительной границы между своими полномочиями. Доказывать наличие «симфонии властей» в Израиле, с древнейших времен жившем в виде теократического государства, конечно, нет никакой необходимости.

Разумеется, Церковь (равно как и другие религиозные союзы) знала разный характер отношений с государством: она была и гонима, и запрещаема, и сама иногда становилась государством – мы говорим о Папской области и Ватикане.  Но тем не менее «симфонические» отношения с той или иной степенью соответствия древним лекалам были востребованы практически всеми европейскими народами вплоть до окончания I Мировой войны. И если мы сравним время, когда Церковь и государство жили «симфонически», то без труда выяснится, что лишь немногим около 100 лет из прошедших 1700 лет после Миланского эдикта 313 г. они начали существовать в условиях, когда Церковь отделили от государства. 

Разумеется, сегодня, в условиях масштабной лаизации человечества, возврат к «симфонии» невозможен. И едва ли является актуальным вопрос о ее реставрации: сегодня европейское сообщество волнуют не вопросы личного воцерковления и духовного спасения, а в большей степени социальные и политические задачи.

         Однако отказ от «симфонии властей» может быть оформлен по-разному: от крайних выражений, подчеркивающих решительное отречение государства от вообще какой-либо связи с любым религиозным культом, до сохранения религиозных традиций, а также их влияния на публичную сторону деятельности государства при одновременном выделении Церкви в самостоятельную сферу. 

   В этом отношении мы опять оказались «впереди планеты всей», определив Российскую Федерацию государством «светским» (ст.14 Конституции РФ). По-видимому, разработчики нашей Конституции полагали, будто лишь за счет максимального дистанцирования политической власти от каких-либо религиозных культов и может полнокровно реализоваться свобода совести, обеспечено мирное сосуществование представителей разных религиозных организаций, господство права и демократических институтов. 

Очевидно также, что «отцы-основатели» руководствовались сугубо доктринальными и умозрительными рассуждениями. И не случайно, при чтении нашей Конституции не оставляет ощущение, что речь идет не об Основном законе конкретной страны – России, а о Конституции «вообще»  теоретического государства. Как будто перед нами не живой закон, а учебник по праву, в котором изложена очередная теория справедливого государства. Нет даже намека на понимание того, что на протяжении многих веков русский народ руководствовался в своей жизни конкретными религиозными догматами и традициями, что вся русская культура проникнута Православием. А те этносы, которые принадлежат иной вере, также сформировали свою культуру – политическую, правовую, бытовую на основе собственной религии, а общетеоретических гипотез.

Почему-то наших правоведов не смутил тот факт, что в подавляющей своей массе европейские, в частности, государства нисколько не побоялись заявить о своей принадлежности к тому или иному вероисповеданию, и при этом остаются правовыми, демократическими и свободными. А произошло это потому, что наши конституционалисты безосновательно и ложно отождествили два разных принципа: равенства всех религий перед законом (принцип равнозначности) и принцип равноценности религиозных культов. 

Если первый носит сугубо формальный характер: для закона все религии равны, если, конечно, они не деструктивны, то второй принцип имеет исключительно содержательный, качественный характер. И допущение всех религий пред лицом закона вовсе не означает, что их нельзя оценивать и сравнивать в контексте исторического наследия и духовной культуры конкретного народа. А потому государство, нисколько не нарушая свободу совести своих граждан, отдает первенство конкретному  вероисповеданию, причем, законодательное и политическое закрепление преобладающей роли того или иного религиозного культа может быть осуществлено по-разному.

Например, в Англии парламент – тот единственный орган, который устанавливает догматы англиканского вероисповедания. А король (королева) является защитником англиканской веры. Заметим – именно англиканской, но не Ислама или Иудаизма. Почему? Потому что исторически английский народ в массе своей принадлежал к этому религиозному культу, и его нравственные принципы являлись основополагающими для англичан на протяжении многих столетий и остаются таковыми до наших дней.

         Греция, отталкиваясь от этого же принципа, торжественно провозгласила Православие государственным вероисповеданием (ст.3 Конституции). Болгария признала традиционным для болгарского народа Восточно-православное вероисповедание (ст.13). Дания (ст.4) и Норвегия (ст.2) – Лютеранство, Монако (ст.9), и Лихтенштейн (ст.37) – Римо-католическую веру. Более того, в соответствии со ст.4 Конституции Норвежский король обязан исповедовать Лютеранство, оказывать ему покровительство и поддержку. Замечательный в лучшем смысле этого слова прецедент создала Сербия, в соответствии со ст.11 которой «Сербия является религиозным государством», но при этом Церковь отделена от государства и никакая религия не может быть установлена как государственная или обязательная».

Особый интерес вызывает Конституция Ирландии. Хотя в соответствии с ее ст.44 государство обязуется не покровительствовать какой-либо религии, в преамбуле тем не менее содержатся следующие строки: «Во имя Пресвятой Троицы, от Которой исходят все власти и к Которой как к нашей последней надежде должны быть направлены все действия человека и государства, мы, народ Эйре, смиренно признавая все наши обязанности перед нашим Священным Господином Иисусом Христом, Который поддерживал наших отцов в столетиях испытаний…» и далее по тексту.

Помимо этого существует практика «мягкого» разграничения сфер деятельности Церкви и государства. Так, например, ст.25 Конституции Польши гласит: «Отношения между государством и церквами, иными вероисповедными союзами строятся на принципах уважения их автономии, а также взаимной независимости каждого в своей области, равно как и взаимодействия на благо человека и на общее благо». Конституция ФРГ также устанавливает лишь, что «свобода вероисповедания неприкосновенна» (ст.4). Конституция Австрии закрепляет тот принцип, что привилегии граждан в зависимости от вероисповедания недопустимы (ст.7). Аналогичное правило заложено в Конституции Португалии (ст.13), Андорры (ст.6) и Испании (ст.14). Конституция Италии говорит о равенстве всех религий перед законом (ст.8) и определяет, что государство и Католическая церковь независимы и суверенны в каждой из своих областей (ст.7). 

И таких примеров множество. С одной стороны, ни в одном из указанных примеров нет прямого определения вероисповедания, господствующего в данном государстве. С другой, отсутствует даже намек на «светскость», т.е. на то, что религия не играет в жизни граждан этих государств никакой роли, как это фактически закреплено у нас.  

В свою очередь, страны Исламского мира открыто и публично исповедуют веру Мухаммеда. В частности, ст. 7  Конституции Объединенных Арабских Эмиратов устанавливает, что Ислам является официальной религией Союза, а шариат – официальным источником законодательства.

Пожалуй, наиболее близки к нам положения Конституции Турции, прямо объявившей себя «светской республикой» (ст.2). Но тут же в ней закреплено, что обучение религии и этике в Турции является обязательным в планах начальных и средних учебных заведений и осуществляется под обязательным контролем государства (ст.24).

         Все эти явления более чем объяснимы, потому что как человек не существует «вообще», так и законодательство конкретного государства ориентируется на собственный исторический опыт и совершенно конкретные нравственные принципы, источником которых может выступать исключительно религия. Нас же не удивляет тот факт, что, в частности, семейный, гражданский и уголовный кодексы Российской Федерации основываются не на началах, присущих конфуцианству, а Православию? Что в России закреплена моногамная семья и запрещено многоженство.

   Решительно распрощавшись с нашими религиозными традициями,  разработчики Конституции РФ следующим шагом столь же демонстративно порвали и с историческим прошлым нашего Отечества, совершенно не желая употреблять в ее тексте термин «русский». И действительно, по нашей конституционной формулировке «многонациональный народ Российской Федерации» (ст.3) вообще трудно понять – о каком народе и об историческом прошлом какого государства идет речь?! 

Между тем, в Конституции ФРГ без всяких комплексов упоминается «немецкий народ», который одновременно с этим признает неприкосновенные и неизменные права каждого человека (ст.1). В преамбуле Конституции Испании прямо говорится об «испанской нации», «испанцах» и  наряду с ними обо «всех народах Испании», нимало не смущаясь упреков в национализме. Конституция Польши заявляет о «самобытности польской нации» (ст.6). В Конституции Французской республике говорится о «французском народе», а в преамбуле Конституции Болгарии – о «болгарском». Хотя, очевидно, эти государства также являются по своему составу многонациональными. Статье D Конституции Венгрии устанавливает, что государство руководствует «идеалом объединенной венгерской нации». Ст.1 Конституции Сербии говорит о «сербском народе и всех гражданах», проживающих в Сербии». И только Россия «многонациональна»…

         Наша показная «нейтральность» к своему прошлому особенно видна на фоне, например, преамбулы Конституции Польши: «Мы, польский народ, как верящие в Бога, являющегося источником истины, справедливости, добра и красоты, благодарные нашим предкам за их труд, за борьбу за независимость, за культуру, укоренившуюся в христианском наследии народа, обязанные передать будущим поколениям все то ценное, что добыто более чем за тысячу лет, ощущая ответственность перед Богом и собственной совестью…» и далее по тексту.

         Когда законодатель пытается уйти от исторического опыта и прошлого своего государства, он неизбежно начинает создать «правовой эсперанто» — новые этические и политические принципы, должные быть положенными в основания принимаемых законов. Как известно, ничего толкового из этого не получается – ведь если Бога нет, то нет и личности, есть лишь одни декларации. И вследствие своей сугубой «материалистичности» и абстрактности, наша Конституция лишь мельком, наряду с другими, говорит, например, о государственной поддержке семьи (ст.7). А также о том, что материнство и детство, семья – находятся под защитой государства (ст.38). К слову, эта же статья устанавливает, что воспитание детей является обязанностью родителей. Как будто общество и государства эта проблема никак не касается.

А вот, например, статья 6 Конституции ФРГ вся целиком посвящена институту семьи и гарантий прав матери. А статья 7, как ни покажется странным, школьному образованию. К слову сказать, в соответствии с п.3 этой же статьи преподавание религии в публичных (государственных) школьных заведениях ФРГ является обязательным. 

Ст.18 Конституции Польши гласит, что «брак как союз мужчины и женщины, семья, материнство и родительство» находятся под особой опекой государства. Статья M Конституции Венгрии защищает «институт брака между мужчиной и женщиной, супружеские отношения, а также семью, как основу выживания страны».

         Точно также как страны Аравийского полуострова в прямом соответствии с догматами Ислама оберегают и защищают институт семьи. Ст. 15 Конституции ОАЭ торжественно провозглашает принцип: «Семья является ячейкой общества, ее основой выступает религия, нравственность и любовь к родине, а закон призван охранять семейную жизнеспособность и оберегать ее от нравственных отклонений».

         Как с очевидностью свидетельствует опыт этих государств, даже отказ от классической «симфонии властей» вовсе не предполагает непременного упразднения традиционных нравственных начал, имеющих характер абсолютных этических принципов, в отличие от «прав» и «свобод», реестр которых без религиозного культа подвержен постоянному изменению как по количеству, и содержательно. Да, безусловно, сегодня в силу объективных обстоятельств мы почти не встретим государств, открыто признавших свою подчиненность конкретной религии, тем паче – христианству. Но это вовсе не означает, что выделение Церкви в особую сферу должно приводить к забвению исторического опыта конкретного народа и Бога. Ведь, если абстрагироваться от деталей, так и напрашивается вопрос: чем светское государство отличается от государства атеистического, государства безбожного?

                                                                                                         2020 г.